Введение:

Зачем об этом писать еще раз?

В истории каждого народа есть разные страницы: одни дают повод для национальной гордости, другие повествуют о национальном позоре. О первом вспоминают много и с удовольствием — этому подробно обучают  в школе; о втором предпочитают не вспоминать или — если уж совсем умолчать нельзя — стараются объяснить это стечением обстоятельств и говорят мельком, скороговоркой, со значительными умолчаниями и искажениями. Очень часто все это очень близко сосуществует во времени. Нередко одно и то же событие может стать поводом и для того, и для другого: национальная трагедия часто и порождает героизм. Но, как кем-то верно замечено, подвиг одного — это сплошь и рядом преступление другого, а порой «герой» и «преступник» — всего лишь две ипостаси одного и того же лица.

Куликовская битва — символ русского национального самосознания. Но, много рассказывая о Куликовской битве, школьные учебники лишь мимоходом упоминают о том, что вскоре после этой замечательной победы русских над татарами ордынский хан Тохтамыш сжег Москву и это самое «монголо-татарское иго» продлилось еще 100 лет. А если так, то чем тут гордиться?

И не может ли стать чрезмерная гордость за своих предков, победивших на поле Куликовом, поводом для национальной розни? Ведь потомки бывших врагов — ныне граждане одной страны, и русские — как бы ни хотелось им — никак не могут заставить татар гордиться этим событием. Татарам приятнее вспоминать о былом величии Орды, которой русские платили дань и воевали в составе ее войск против ее врагов.

И здесь следует иметь в виду, что тот хрестоматийный образ Куликовской битвы,  хорошо знакомый каждому жителю нашей страны, складывался постепенно и был как раз одним из средств самоутверждения возникавшего русского народа. Сформирован этот образ был идеологами XV—XVI вв., а нынешний облик ему придали историки и публицисты XIX—XX вв. И самоутверждение это происходило за счет татар!

Поговорка «как Мамай прошел» выражает это как нельзя лучше: реальный Мамай по Руси не проходил вовсе; его войска провели несколько набегов на Рязанскую землю — но не более того. В эпоху средневековья на русские земли были совершены сотни таких набегов, и русские сами совершали такие набеги — как друг на друга, так и на окрестные земли, в том числе и на татар.

Догадаться, почему Мамай, а не Тохтамыш, более того заслуживающий, стал «козлом отпущения», несложно: Тохтамыш напоминает о неприятном. Труднее добраться до истины. Как известно, история учит только тому, что она ничему не учит. А учит (и не может научить!) она среди прочего тому, что истина людям обычно нужна только тогда, когда старые мифы и стереотипы не спасают. Проходит минута опасности — и приятнее вернуться к милой сердцу и с детства привычной полуправде, чем доискиваться до шершавой и подчас неприятной правды. На сей счет точно сказал А. С. Пушкин:

«Тьмы низких истин нам дороже

нас возвышающий обман».

Сейчас на так называемом постсоветском пространстве происходит вакханалия таких возвышенных обманов: появились истории исконной Украины, всегда противостоящей проклятым москалям, — и истории единой и неделимой во все времена Руси, возникшей десятки тысяч лет назад, еще до появления Homo sapiens; появились истории Великого княжества Литовского без литовцев — и аналогичные истории без русских. Есть свои «татарские истории», в которых «славяне» арабских источников оказываются на самом деле теми же татарами. 

Но на это еще раньше один восточный поэт сказал:

«Ты полправды сказал? 

Открой половину другую.

И скажут: ты дважды солгал!»

Восток, как известно, — дело тонкое, но тонкое дипломатическое искусство двойной полуправды-лжи живет и побеждает не только на Востоке. Разумным тому выходом кажется «политическое» средство урегулирования, то есть взаимное забвение «неудобных» сюжетов, выхолащивание их таким образом, чтобы ни одной из сторон упоминание о них не вызывало неудобств. С этой точки зрения, для укрепления нерушимого единства «российского народа» (нынешнего эквивалента бывшего «советского народа») стоило бы забыть о «монголо-татарском иге» и Куликовской битве — зачем бередить былые раны «дорогих россиян», т.е. в данном случае русских и татар?

Но такие полумеры могут только на время приглушить остроту конфликта и со временем дадут повторение его в еще более острых формах. Таков уж опыт истории, которую политики, а также расплодившиеся в последнее время политологи (большей частью бывшие «научные коммунисты») не знают и знать не хотят, а потому чаще всего наступают все на те же грабли. Они даже могут это признать («хотели, как лучше, а получилось, как всегда»), но все равно будут делать именно так.

А между тем можно, отказавшись от умолчаний и недосказанностей, начать все же поиск истины как таковой. И она, как правило, оказывается «интернациональной», т.е. не унижает ничье национальное достоинство. Применительно к нашей теме оказывается, что во взаимных завоеваниях — Руси татарами и татар Россией — завоеванные повинны не меньше, чем завоеватели; что русские вправе гордиться победой на Куликовом поле, но татары вовсе не должны стыдиться этого своего поражения.

Однако начисто отрешиться от стереотипов трудно, ибо это всегда борьба с самим собой — с тем, что вложено в нас с детства или даже от природы. Новое отталкивает или притягивает вовсе не потому, что оно лучше или хуже старого, а просто потому, что оно — именно непривычное. Становится невмоготу от старого — или люди принимают новое, толком не зная и не понимая, что это «новое» представляет собой в действительности. Людей устраивает привычно старое, и они будут цепляться за него — даже вопреки здравому смыслу, а иногда даже вопреки инстинкту самосохранения. Логика, умственные соображения здесь всегда вторичны — они лишь задним числом объясняют людям их же собственные поступки: жить в ладу с самим собой намного легче. Это обычно называется «женской логикой», но на самом деле мужчинам она свойственна не меньше: у женщин она всего лишь выражена в более естественном виде.

То же самое происходит и в науке: она творится живыми людьми — мужчинами и женщинами, бывшими детьми, обладающими своими «врожденными» стереотипами и своей мифологией. И потому формальное требование науки — любое утверждение должно быть доказано и подтверждено фактами — на самом деле редко соблюдается на практике: если твой оппонент не захочет тебе поверить, он не поверит — сколь бы серьезные доводы ты ему ни предъявлял. Он либо отбросит твои доводы напрочь, либо переиначит их на свой лад. Внешне он это обставит «научными аргументами», в основе которых лежит его чисто интуитивное неприятие тебя лично и твоих идей и существование его собственного априорного взгляда на обсуждаемый вопрос. Но суть своих взглядов на точку зрения оппонентов ученые обычно точнее излагают не в научных статьях, а в «кулуарах» и застольях с приятелями: там они выражаются обычно прямым текстом.

Применительно к средневековой истории «научно» отбросить мнение оппонента тем более легко, что дошедшие до нас исторические источники заведомо не полны и зачастую не дают возможности выстроить строгое формальное доказательство. Почти всегда на любую точку зрения можно найти контраргумент и подкрепить его какими-то иными (а часто и теми же!) фактами.

Наличие огромных информационных пустот заставляет ученых заполнять их гипотезами и домыслами теоретического происхождения. Например, существует представление о феодальном общественном строе, и применение его к истории Руси дает возможность понять некоторые реальные явления древнерусской жизни и такими чисто теоретическими конструкциями связать воедино отдельные известные по источникам факты, которые в противном случае будут выглядеть как отдельные, ничем не связанные обрывки непонятно чего. Однако способность какой-то теории объяснить некоторые исторические факты сама по себе еще не доказательство ее истинности. Вполне возможна выработка иной абстракции, которая еще более успешно свяжет эти и другие факты. Но если какое-то представление устоялось, т.е. было некогда интуитивно выдвинуто каким-то достаточно авторитетным исследователем, принято другими, а потом многократно повторено третьими и четвертыми, то возникает иллюзия, что такая абстракция — тоже достоверный исторический факт, который и не нуждается в доказательствах. В итоге такого рода общепринятые абстракции и обобщения вносятся, что называется, не в комментарий, а в основной текст, т.е. увековеченные традицией домыслы,  смешиваются с собственно фактами.

Обычно ученые априори принимают такие научные постулаты и работают дальше над уточнением деталей. Пока речь идет только о деталях, на все это смотрят достаточно спокойно — это, собственно, и обеспечивает продвижение науки вперед. Однако время от времени находятся еретики, подвергающие сомнению и сами базовые постулаты. Последствия предсказуемы: их утверждения объявляются бездоказательными, причем — публично иногда, а в кулуарах всегда — дело переходит на личности: инакомыслящие непременно оказываются недоучками, дилетантами, шарлатанами и вообще «темными личностями». Иногда бывает и такое — когда, например, речь идет о «ново-хронологических» творениях некоторых математиков или о толкованиях так называемой «Влесовой книги».  Часто от этого страдали вполне компетентные исследователи, главный грех которых заключался в их склонности мыслить самостоятельно — не так, как большинство, и не так, как иные начальники от истории.

И я вполне отдаю себе отчет в том, что могу подвергнуться той же участи — поскольку намереваюсь посягнуть на святыню и представить существенно иной взгляд на Куликовскую битву и на ряд вопросов, с ней связанных. С этим мне на моем творческом пути приходилось сталкиваться неоднократно, и последнее по времени происшествие произошло на одной из научных конференций: после того, как я выступил с сообщением, где поделился своими сомнениями в том, что Куликовская битва действительно произошла в 1380 г., мне был задан сокрушительный вопрос: «Зачем Вам все это надо?». Возможно, этот вопрос был задан с сочувствием, с желанием уберечь от будущих злоключений, но я в первый момент растерялся и стал сбивчиво объяснять, что это мне это «не зачем» не надо — так получается, что этот вывод не зависит от моих хотений.

Поэтому сразу хочу пояснить то, как я вышел на эту тему и какие цели преследую, обнародуя свой взгляд на нее. Начну с конца. Говорю — потому, что могу говорить; потому, что имею, что сказать. Слово, не высказанное вслух, разрушает: трудно жить с ним. Его надо вовремя выпускать на волю. Но при этом я ничего никому не стараюсь доказать и навязать, ибо это невозможно и вредно. Несогласие с иными точками зрения выражает не желание опровергнуть оппонентов, а стремление пояснить свой взгляд на вещи. Так что желающий услышать да услышит — и соотнесет со своим опытом, и что-то воспримет. Спасибо ему и за это.

На тему Куликовской битвы я вышел, занявшись сначала вроде бы весьма далеким от нее вопросом — древнерусской хронологией. Изучая особенности датирования исторических событий в русских летописях, я постепенно «доплыл» до XIV-XV вв. и заинтересовался ее датировкой и ее хронологией, а уже затем и всем остальным. Сплошное чтение летописей с «посторонней» с точки зрения их основного содержания целью позволило взглянуть на них с несколько иной стороны и во многом повторить путь средневековых летописцев — я читал тексты от корки до корки, не ставя перед собой цели что-то специально вычитать, найти нечто для подтверждения какой-то внешней, априори поставленной из каких-то научных соображений задачи. Иными словами, подавляющее большинство историков является «кладоискателями» в то время, как я был «летописцем»: историки обычно берутся за изучение каких-то конкретных сюжетов, исходя из каких-то историографических (разработать некую научную проблему) и практических (написать диссертацию) целей, и потому выискивают из источников только им потребное. Я же имел только практическую цель — подготовить книгу (летописный свод «Время русской истории»), задача которой — представить факты, а не концепции. Поэтому я вникал в историографию конкретных сюжетов уже потом, по прочтении текстов, и потому читал не только потребное, но и вообще все подряд, то есть и много «лишнего» — и потому замечал порой то, что не замечали другие.

Результаты собственно хронологических изысканий будут представлены в Очерке III.2. Пока же поясню строение книги: ее необычная и, может быть, не совсем удобная читателям форма концентрических кругов, центром которых оказывается подробно описанный день битвы, позволяет более свободно переходить от сюжета к сюжету: обычное линейное выстраивание материала делало бы невозможным подробное «выписывание» хронологически далеких от Куликовской битвы тем, а требовало бы их усреднения по форме и содержанию.

Такой способ подачи материала и более удобен для понимания сути вещей:  очень часто одни и те же свидетельства источников «содержат» в себе разные исторические факты, и потому такие тексты приходится использовать для обсуждения разных тем. Это неизбежно создает при рассказе некоторые повторения, но зато делает отдельные очерки и сюжеты более законченными и самодостаточными.  

* * *

Прежде всего следует четко отделить друг от друга две основные темы — собственно Куликовскую битву и позднейшие представления о ней. Последние в свою очередь включают в себя два по сути разных сюжета — представления о битве, сложившиеся в средневековую эпоху, закрепленные в так называемых памятниках Куликовского цикла (краткой и пространной Летописной повестях, «Сказании о Мамаевом побоище», «Задонщине») и научные представления, основанные на изучении вышеназванных памятников.

Первая из тем является главной в этой книге. Дать описание самой Куликовской битвы — это прежде всего ответить на три вечных вопроса: что? где? когда? При этом первый вопрос многопланов: надо не просто описать ход событий, но и определить количество участвующих в битве войск, разобраться с трудным вопросом об именах участников битвы. Все это требует уходить далеко в сторону от дня и места битвы — как пространственно, так и хронологически.

Второй вопрос, напротив, неотделим от описания самой битвы, поскольку одно можно определить только относительно другого.

Третий вопрос также связан с описанием битвы — в рамках дня 8 сентября, однако для того, чтобы найти год, когда произошло сражение, надо проанализировать весь смежный хронологический материал всех имеющихся в нашем распоряжении исторических источников.

И, разумеется, нельзя не сказать о событиях, предшествующих и следующих за битвой. Без этого нельзя понять, из-за чего, собственно, произошла битва и каковы были ее реальные последствия.